Песни Петера Сьлядека - Страница 92

Именно такие неукротимые вояки, отказываясь привыкать к мирной жизни, еще четыре века тому назад принудили Фридриха Рыжую Бороду и Людовика Юного условиться «не терпеть в своих державах бесславных людей, брабансонами или которелями называемых…». Вассалы благоразумных государей запрещали наемникам селиться в ленных землях, работать и вступать в брак с местными девицами; епископы за милосердие к демобилизованным отлучали от церкви, а Латеранский собор грозил упрямцам карами земными и небесными. Что ж, в ответ наемники стали злее, сбиваясь в хищные стаи, – запреты породили волков, а государи будущего, благоразумные не менее своих предшественников, с удовольствием покупали острые клыки во множестве.

Капитан молча жевал, изредка прихлебывал из высокой оловянной кружки. Слушал внимательно.

– …лучше б убивал.

– Раны Христовы! До конца дней калекой гнить…

– …раньше здесь раздолье было…

– …тряхнешь гусака на дороге, а потом на костылях: хрюк-хряк…

– Трусы!

Тишина. Мертвая, гробовая. Лишь слышно чье-то тяжелое дыхание да потрескивают фитили свечей на тележных колесах. Троица пикинеров вжалась в стену, прикинувшись бревнами. «Мы не с ним!.. мы не за него!.. он сам!» – кричали их глаза.

Капитан неторопливо поднялся из-за стола.

– Трусы. Сморкачи. Боитесь? Тогда бегите! Вон отсюда, крысы! Smaedelyke?! – нет, вы не задиры, вы слюнтяи. Таким не место на войне. Драпайте в монастырь, к плешивым святошам. Был у меня приятель, Альберт Скулле, он так и сделал. Не из-за Аники-воина, ясное дело, – только он вам всем дорожку в монахи протоптал. А я этого ублюдка из-под земли достану. И под землю упрячу. Нет! Изувечу, чтоб запомнил. Слышите, vuilen hond?! Паршивые псы!

Солдаты молчали, уставясь в кружки и миски.

– Не ищите Анику-воина, мой господин. Иначе он сам найдет вас.

– Ты смеешь мне указывать, слякоть?! – Брабансон гневно повернулся к слепцу.

– Упаси меня Святая Дева, мой господин! Просто никто из этих отважных людей не видел Анику-воина. Они лишь рассказывают с чужих слов.

– Ты, что ли, его видел?!

– Я слеп от рождения. Я не видел даже лица матери. Но мой поводырь встречался с Аникой-воином. Посмотрите на него внимательно: он искал, он нашел. Вы хотите такой судьбы, храбрый господин?

Капитан впился взглядом в калеку, забыв о слепце:

– Al dispetto di Dio, potta di Dio! Ты? Видел?!

– Он видел. Людвиг, расскажи нашим кормильцам правду. Возможно, храбрость сумеет вовремя одуматься…

И немой заговорил.

* * *

Я, Людвиг Беренклау, для друзей – Людвиг Медвежий Коготь, родился на берегу Фирвальштедского озера, в деревне Швиц. Даже в аду, жарясь на сковородке, я стану кричать на все пекло, что Швиц – самая упрямая деревня в мире, одна из трех, заложивших основы «Вечного Союза». Это сейчас «Союз» разросся сперва в Гельветическую Конфедерацию, а там и в «Присяжное Братство», насчитывая после присоединения Базеля и Аппенцеля чертову дюжину кантонов, будучи в состоянии вывести на поле семьдесят тысяч строевиков. А начиналось-то все с шестисот гордецов, вставших против Габсбургов, словно пес против медведя. В наших краях даже проповедники имели дома панцирь и копье. Без тесака на боку ни один духовник не всходил на кафедру; простая молочница давала дочери в приданое целую оружейную палату, добытую кормильцем семьи в миланских походах, и зять был счастлив.

«В нашей стране воинов хватит на все войны мира!» – любил говаривать мой соотечественник Иоганн Штумпф. Думаю, он прав. Позднее мне рассказали, что Иоганн записал эту мудрую мысль в своей «Хронике», добавив много восхвалений в адрес земляков, но, к счастью, я не обучен грамоте.

Грамотеев убивают первыми.

Матери не помню, она умерла от родильной горячки, оставив невинное дитя на попечение отца. Бывший алебардьер, камешек из стены, о которую вдребезги разбился император Максимилиан Вояка, в старости отец сделался владельцем сыроварни, истратив на нее львиную долю сбережений. Суровый и властный, он тем не менее чудесно ладил с соседями: «держал строй», как утверждал родитель, пряча ухмылку. В Швице, Ури и Унтервальдене умение «держать строй» было жизненно важным: каждый десятый из мужчин воевал в прошлом, недавно вернулся с войны или собирался на войну уходить. Сосед Гейлер, зеленщик, восемь лет оттрубил в сотне личных телохранителей короля Франции, вернувшись домой богачом; другой сосед, вредный старикан Бартольд Витфель, до сих пор вспоминал, как служил в папской гвардии, сперва в Риме, затем в Болонье и Анконе, получая четыре кроны в месяц и два платья в год.

Меня отец школил по своему разумению. К четырнадцати годам, став по законам кантона военнообязанным, я успел изорвать два десятка чучел из свиной кожи, набитых песком с опилками. Сын алебардьера, я одинаково хорошо владел серповидным кузеном с заусенцами, плоским бульжем, трехзубым партизаном и коротким спонтоном с зазубринами по бокам; впрочем, больше прочих я любил подружку-алебарду. Комиссия общины осталась довольна, отец же на радостях выставил обильную выпивку. Любого ровесника, а вскоре и старших по возрасту, если у них было в руках оружие или хотя бы глаза горели знакомым огнем, я воспринимал как соперника, сразу пытаясь доказать свое превосходство. Любой ценой, нарываясь на поединок, временами опускаясь до прямых оскорблений. Таким образом я нажил в Швице много завистников, а еще больше – недругов, будучи вынужден к шестнадцати годам завербоваться в отряд капитана Изена Бешеного, служившего герцогу Готскому. После того как императорский герольд протрубил герцогу опалу, наш отряд славно покуролесил под началом гасконца Монлюка, выслужившегося из простых лучников до маршала Франции. Затем Изена проткнули пикой в стычке под Жаккаром, и я сменил Бешеного на должности капитана.