Песни Петера Сьлядека - Страница 107

107

Закончив, настоятель трижды перекрестил кубок и поднес ко рту.

С ужасом и странным волнением смотрел Андреа, как аббат делает крохотный глоток, передает кубок ближайшему брату… Неужели его, Андреа Сфорца, доброго христианина, тоже принудят к такому причастию?! Ужас и вожделение смешались воедино; страшась, он одновременно желал этого! В своем ли ты уме, матрос?! Да минует нас чаша сия!..

Миновала. Ни ему, ни босому парню кубка не предложили. У Андреа невольно вырвался вздох облегчения; простодушный сосед оказался куда менее сдержанным.

– А мне? – капризно заявил он, потянувшись к кубку. – Дай!

Аббат мягко убрал кубок, покачав головой:

– Тебе это не нужно. Когда станешь взрослым, сможешь сделать выбор. Но не сейчас.

Парень надулся от огорчения: обиженный мальчишка, которого обделили горстью изюма.

– Господь да благословит нашу трапезу. Аминь.

Андреа опасливо заглянул в ближайшую миску: мало ли, что там окажется?!

– Оливки! – просиял парень, заискивающе глядя в лицо гостю. – Вкусно! Будешь с нами жить?

Юноша пожал плечами:

– Не знаю…

И, ощутив зверский голод, принялся набивать брюхо снедью.

Если не считать кровавого причастия, ужин был постным: мясо или рыба на столе отсутствовали. Пиво и вино – тоже. В глиняных кувшинах пенилось свежее козье молоко. Грудами лежали маслины, сыр, дикий виноград, зелень и орехи. Андреа с трудом сдерживался, чтоб не запихивать еду в рот без разбора. А вот его сосед чавкал, хватая все подряд. Лишь время от времени, ловя на себе снисходительные взгляды монахов, ненадолго вспоминал о приличиях. Наконец он сыто рыгнул и вновь повернулся к Андреа.

– Ты где был раньше?

– Как это – где? – опешил юноша. – На Корсике жил. С дядей в море ходил.

– Кор-си-ка. Дя-дя, – старательно повторил парень, пробуя слова на вкус. – Глупый, в море ходить нельзя! У-то-нешь!

– Мы на тартане ходили, – как маленькому, объяснил Андреа.

– Тар-та-на? Кто это: тар-та-на?

«Да он просто дурачок!» – дошло наконец до юноши. На всякий случай он отодвинулся от соседа подальше. И чуть не свалился со скамьи.

– Такая большая лодка, – сообщил он, вставая. – Под парусом.

Глаза дурачка округлились.

– Лод-ка! Большая! У нас тоже есть лод-ка!

– Идем, сын мой, я провожу тебя в келью, – подошел отец Джованни. – Темнеет, ты можешь не найти дорогу…

Дурачок увязался следом, и аббат не стал его прогонять. На остров стремительно рушилась ночь, в лиловом небе зажигались теплые лампадки звезд. Кузнечики сходили с ума, в кронах деревьев перекликались ночные птицы; над головами бесшумно мелькали силуэты летучих мышей. Андреа не покидало ощущение сказочности происходящего. Это сон; утром он проснется, и…

Темный провал входа в келью.

Воплей Карлуччи Сфорца не слышно: похоже, угомонился.

– Можно мне проведать дядю?

– Конечно. Идем.

У проема дальней кельи теплился масляный светильничек. Взяв его, аббат пригласил Андреа войти. Дурачок остался снаружи. Дядя лежал на такой же лежанке, на какой сегодня очнулся Андреа. Левая нога контрабандиста была тщательно перевязана. На повязке темнела проступившая кровь.

– Спит. Не стоит его тревожить, – шепнул настоятель.

Андреа молча кивнул. Они чуть-чуть постояли, глядя на спящего, и тихо вышли прочь.

Ни аббат, ни юноша не видели, как дядюшка Карло из-под ресниц проводил их взглядом, где стыло коварство змеи и ликование волка. «Явился поглядеть на родича, гаденыш? Как тебе твои новые дружки, племянничек?! Стрега-кровопийца! Не дамся… не дождетесь…»

Карлуччи Сфорца осторожно пошевелил раненой ногой.

Ничего, сойдет.

– Я вижу, ты о многом хочешь спросить, сын мой. Спрашивай, не бойся.

– Как… как вы можете?!

– Что именно?

– Пить кровь! Доить несчастных безумцев! Ведь это же грех! Смертный грех!

– Грех? – Казалось, аббат был слегка удивлен. – Почему ты так решил, сын мой? Где в Писании сказано, что творить добро есть грех? Не напомнишь ли?

Андреа растерялся. Разумеется, юноша не мог привести аббату соответствующую цитату из Святого Писания, даже если таковая и имелась. Тем не менее он был уверен в своей правоте.

– Безумцы ближе к Господу, сын мой. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». Вкушая добровольно отданную кровь, мы и сами становимся ближе к Небу. Эти люди с радостью жертвуют нам часть себя, и телесное здоровье их ничуть не страдает. Мы же в ответ несем исцеление их скорбному разуму. Давай присядем здесь, на ступеньках. Это долгая история…

Кровь дракона стучит в мое сердце. Кровь Монте-Кристо, Голгофы, горы смерти и воскресения, поднявшейся из Тирренских вод. По-арамейски Голгофа – Голголет.

Череп.

Опустевший храм рассудка.

Это ядовитая кровь. Дракон мстителен. Коварен. Злоба разъедает ему печень; подозрения кишат в легких, отравой клубятся в мозгу. Дай змею волю – он выжжет остров изнутри, выгрызет сердцевину, когтями выцарапает дымящиеся потроха, оставив пустую оболочку там, где раньше была жизнь. Череп вместо головы. На скалах зачахнут оливы, рыба уйдет от берегов, заросли мирта обглодает шершавая короста. Козы станут шакалами, а люди обратятся в демонов, с наслаждением пожирая себе подобных.

У дракона много имен. Одно из них – Проклятие Епископа.

Но остров всегда со мной.

Я топчу змея, и да поможет мне Джорджио Каппадокийский, святой великомученик!

Это началось давно. Так давно, что моя кровь не в силах дать ответ. Я берусь правой рукой за запястье левой. Каждый толчок пульса – десять лет. У меня в запасе немного: полсотни ударов, пятьдесят птенцов, клюющих в пальцы. Птенцы хотят есть. Мне нечем накормить их: Проклятие Епископа свершилось раньше, чем из скорлупы Черепа вылупился первый птенец.

107